Мысли и чувства врача

Наблюдая за своими коллегами и припоминая свои мысли и эмоции на разных этапах становления себя как врача, помимо других забавных умозаключений, хочется отметить, как сильно за годы работы меняется отношение врача к людям в общем и пациентам в частности.

От гремучей смеси волнения, жалости и желания вылечить пациента во что бы то ни стало в начале своей карьеры, доктор плавно подходит к пику своего профессионализма, проходя через этап мнимого всезнания и всеумения вкупе с раздражительностью и желанием изменить все. Достигнув же своего пика, доктор смело может похвастаться слаженностью мыслей и действий, малоэмоциональностью и готовностью воспринимать действительность такой, какая она есть.

Так уж получается, что, полностью состоявшись как специалист, спустя много лет от начала своей карьеры, доктор постепенно успокаивается и уже не пытается изменить весь мир. Но с началом подобного философского отношения к специальности профессиональный путь доктора начинает постепенно, но неуклонно спускаться вниз — холодный рационализм и спокойствие сменяется равнодушием, а на смену быстрым и четким действиям приходит леность и усталость.

Отбросив лишние общие фразы, сказанные выше и особой ценности не представляющие — вот они, чувства и эмоции врача на разных этапах его взросления и старения, по настающей:

— Готовность полюбить, пожалеть и вылечить всех пациентов. Правда, зачастую сложно подавить чувство брезгливости и страха.

— Жалость и любовь соседствует с раздражительностью, которая иногда берет верх над остальными чувствами, переходя в злобу. Раздражительность и злоба открыто проявляются редко.

— Рациональный подход. Иногда по-настоящему жалко, но чаще — просто работа.

— Неприкрытая раздражительность и злоба по соседству с глухим равнодушием.

Последнее, кстати, касается в только неудачников со стажем, случайных в своей профессии, но отработавших в ней много лет.

Жалость, злость, равнодушие… Так и напрашивается одно показательное в плане проявления-непроявления чувств дежурство. Началось все с вопля из подъехавшей к санпропускнику «скорой»:
— Дозу мне!!! Пока не вколете — не выйду из машины!!!

Пока я спустился в приемное, товарища из машины уже извлекли. Сидел он на каталке, вращая выпученными глазами и светя разбитым лбом.
— Принимайте, — говорят, — автодорожка.
Ломка у него началась, а денег нет, вот и задумал дозу в больничке словить — под машину бросился. Только раньше дозы КАМАЗ словил. Так что распишитесь в получении — перелом ребер, открытый перелом пятки, черепно-мозговая — все ваше теперь. Да побыстрей расписывайтесь — смотреть на него, гада, не можем — весь салон нам уделал, стекла набил, да еще кусаться кидался!

Поглядел я на пациента — куда его денешь? Расписался. Скоровики отчалили.
— Доктор!!! Морфину мне вколите быстро, ломает меня! Или я все вам тут перебью — у меня доза девять чеков в день!
— Чего девять чеков, — спрашиваю, — героина что ль?
— Его самого. И сибазону мне не надо, не поможет (а я уж дал сестре команду) — фельдшером на скорой работал, знаю ваши приемчики.

Может, и работал. Лет-то сколько ему… паспорт посмотрел — нехорошо он на фотографии получился, злой какой-то, а может, такой и есть по жизни. Годиков под сорок. Долгожитель, стало быть.
— А вдруг поможет — давай, подставляйся.
— Ну, хорошо, только я сам.
Снимает трусы, сдирает струп со свища в паху. (У наркоманов со стажем свищ в области бедренной вены шахтой называется, кто ее раскрыл — одной ногой уже далече).

Прав он был — не помог сибазон. Реаниматолога позвал, а сам пациента осторожно осматриваю. Осторожно потому как ВИЧ-инфицирован он. Сейчас, кстати, почти все героинщики инфицированы — героин инфицированный в город завозят. Осмотрел. Ребра если и сломаны, то от силы парочка, легкие не повреждены, на стопе довольно большая рана, кровит — пожалуй, и все.

Отвлекаюсь на назначения, пациент в это время начинает бросаться стеклянной тарой в персонал. Пашка, реаниматолог, смекалку проявил:
— На, — говорит, — держи, товарищ наркоман, шприц с морфином.
И шприц с двойной дозой аминазина ему протягивает. Тот обрадовался как ребенок, и, хороший какой, сам себе аминазину вкатил. Вкатил и затаился на каталке. Стоим, ждем. Руками вроде перестал махать.
-Опасная, — говорю, — затея это, Паша — аминазином его гандошить, щас как давление уронит и кирдык.

Отмолчался он в ответ, и то ладно — парень успокоился, гемодинамика стабильная, можно на рентген везти. Через десять минут в рентген вызывают — пациент очнулся, руками машет, дозу требует, повязки сорвал, в крови всех уделал. Повязали его слегка, вниз в приемное спустили, в ванной закрыли. Что вот делать с ним, не рану ж зашивать? Вон, Игорь Саныч до сих пор с гепатитом мается, а тут ВИЧ, и пораниться на ПХО без проблем с таким-то пациентом.
-Повязку, — говорю, — с марганцовкой ему наложить, милицию вызвать, а пока под замком пускай посидит.

Именно милицию, не в стационар же его определять. Два часа омоновцы ехали. За это время успел он все стекла в ванной перебить, коробки с ипользованными шприцами распотрошить, да еще выбраться из-под замка и, катаясь на каталке, разогнать всех пациентов из приемника. Подоспевшие наконец сотрудники органов недоуменно так поинтересовались у оказавшегося в санпропускнике шефа, мол, чего им с этим чудиком делать, да и травмированный он. Объяснили им, что не помрет он от травм своих, а в больнице делать ему больше нечего. Неудавшийся пациент попытался было симулировать, перелом пяточной кости изображать. Не тут-то было — уж что-что, а снимки стопы мы сделать успели — нет перелома. Увели его. А ведь все показания к госпитализации у мужика были. И не жалко его, совсем не жалко.

Только успокоились все, звонят со «скорой» — железнодорожная травма, отрыв обеих голеней, встречать в санпропускнике. Раз сказано, значит надо встречать. Встречаем стоим, реаниматологи тут же, тоже встречают. Завозят. Перегаром на весь этаж несет. От груди до середины голеней одеялом накрыт. Ну, думаю, ноги-то на месте, работы стало быть выше крыши. А откинули одеялко-то — отдельно ноги лежат. Каюсь, вздохнул я, сволочь такая, спокойно — всего-то работы — культи сформировать.

Заходим с Андрюхой после операции в ординаторскую — телефон звонит, надрывается. Поднимаю трубку. Звонит старший врач со «скорой».
— По какому, — кричит, — праву вы больного Тюкина из стационара отпустили?
— Какого такого Тюкина, и что плохого в том, что мы его отпустили? — спрашиваю в ответ.

Оказалось, тот самый это Тюкин — из под КАМАЗа. Милиционеры его подальше от больницы отвели, да и оставили на улице. А он повязки с себя посрывал и давай прохожим на жалость давить, те и вызвали «скорую». Объяснил я старшему врачу, почему Тюкин на улице оказался. Вроде поняла она, возмущаться перестала. Подождали мы в тревоге — не привезут ли Тюкина к нам снова? Не привезли. Похоже, старший врач «скорой» такой же, как и мы, безжалостной оказалась — вызов отменила, равно как и бригада «скорой», оставившая окровавленного Тюкина на улице. А мужичок с культями лежит теперь, по ногам и не страдает совсем. Куда после выписки его? Жил-то один, спившийся, в развалюхе деревенской.

Такие вот чувства. Жалость, злость, равнодушие… И на каком я этапе своего пути? Все впереди…